"Леталлин" Тамлен/Терон Махариэль, Алистер/Терон Махариэль

Твоя голова лежит у меня на коленях, и я, не отрываясь, смотрю в твои уже подернутые смертной пеленой глаза. Такие родные и до боли знакомые и такие чужие...
Эти небесно-голубые глаза - единственное, что осталось от тебя в обезображенном скверной теле. И сейчас, уже в смерти, искаженные болезнью черты смягчились, как будто твоя измученная душа наконец-то обрела долгожданный покой. Я медленно глажу твои отросшие спутанные волосы, когтистые скрюченные пальцы, некогда бывшие сильными и красивыми, ещё теплое, но уже начавшее коченеть неподвижное тело. Я не без нежности прикасаюсь к тебе ладонями, измазанными черной густой кровью - твоей кровью, которая хлынула на меня фонтаном, когда я перерезал тебе горло. Я тогда прижался лицом к рваной ране и долго стоял, не в силах выпустить тебя из рук, чувствуя, как струйка крови стекает мне на грудь, по дороге смешиваясь с прозрачным ручейком моих слёз. Странно, а я ведь думал, что уже разучился плакать, что моё сердце давно окаменело и его не может потревожить ещё одна смерть, одна из сотен, свидетелем которых я стал с тех пор, как покинул наш клан. С тех пор, как я перестал быть долийцем и сделался Серым Стражем.
Долийские узоры на твоих щеках всё ещё отчетливо видны, несмотря на отслаивающуюся длинными лоскутами кожу. Я могу проследить пальцами каждую деталь коричневого рисунка даже с закрытыми глазами, ведь точно такой узор украшает и моё лицо. И не только лицо.
Помнишь тот день, когда мы убили своих первых медведей и Хранительница объявила нас мужчинами и охотниками клана? Мы тогда получили долгожданное право отметить свои тела старинными татуировками, с незапамятных времён гордо носимыми долийскими эльфами. Ты и я выбрали одинаковые рисунки, приносящие победу в бою и наделяющие носителя милостью леса. Замысловатый сложный узор длинной змеёй тянется вдоль позвоночника, разветвляясь, подобно крыльям, на лопатках и расширяясь на пояснице. Потом он тонкой сеткой из древовидных закорючек обхватывает ягодицы и спиралью спускается по бёдрам, где, добежав до колен, поворачивает обратно и заканчивается чуть ниже живота свернувшимся в гибкие кольца драконом.
Помнишь, как долго не заживала покрасневшая кожа, и мы в глубине души по-мальчишески жалели, что не остановили свой выбор на более простой и скромной татуировке? Я даже заболел тогда, и, терзаемый лихорадочным жаром, почти не вставал с постели. А ты, хоть и чувствовал себя ненамного лучше, приносил мне пить, смазывал моё воспаленное тело каким-то пахучим снадобьем, приготовленным Хранительницей, помогал подняться на ноги, когда у меня возникала надобность прогуляться до ближайших кустов для отправления некоторых потребностей. Ты был хорошим другом, леталлин. И не только другом.
В тот вечер ты и я решили поохотиться на шемленов, которые на свою беду сдуру забрели в наш лес. Подождав, когда стемнеет, я отправился в условленное место, где мы должны были встретиться. Ты ещё тогда спросил, потушен ли наш костёр, а я, как всегда, беспечный, махнул рукой и уверил тебя, что с костром ничего не случится, ввиду того, что земля была сырая, а ветра совершенно не ощущалось. Да и неохота было после нашего возвращения в полной темноте разжигать новый. Ты на это только пожал плечами и направился вперёд, к лагерю шемов.
Охота закончилась до обидного быстро. Пока я обшаривал карманы и котомки незадачливых лесорубов, ты вырезал из трупов наши стрелы. Четыре стрелы - четыре трупа, всё, как полагается. Ты и я – лучшие стрелки племени и никогда не бьём мимо цели. Даже ночью.
А потом мы увидели зарево пожара. Той ночью никто из нашего клана не ложился спать. Охотники и воины, женщины и старики изо всех сил пытались спасти лес, отчаянно туша рыжее пламя, лизавшее траву и с быстротой стремительного барса карабкающееся по стволам вековых деревьев. Мы, как проклятые, все в копоти и саже, таскали воду из ближайшего ручья. Только к утру, не без помощи магии Хранительницы, пожар удалось остановить. И тогда она спросила, сурово нахмурившись, не знает ли кто о причине возгорания.
Я, не будучи круглым дураком, благоразумно промолчал, вовремя вспомнив, что уничтожение леса – одно из самых тяжких преступлений из всех, что может совершить долиец. И тут ты, леталлин, твердо глядя в серые глаза Маретари, признался в поджоге, взял мою вину на себя. Я грубо выругался, проклиная твою благородную глупость. За умышленное причинение вреда лесу полагается мучительная смерть, а в твоём случае – позорное наказание плетью.
Весь клан от мала до велика стоял и смотрел, как твоё обнаженное тело, растянутое между четырьмя вбитыми в темную землю кольями, вздрагивало при каждом ударе, всё больше вдавливаясь в усыпанную острой хвоей почву. Я тоже стоял, до крови закусив губу, и, как завороженный, следил за гибкой плетью, которая поднималась и падала с пугающей точностью, бесстрастно и безжалостно вырисовывая длинные кровоточащие полосы на загорелом теле. Теле моего лучшего друга, вместо которого лицом в грязи должен был валяться я, извиваясь от каждого прикосновения плетеной кожи.
Когда спустились сумерки, я, раздавленный муками совести, грызшей меня, ненасытный зверь, побитой собакой поплёлся искать тебя. Ты зализывал раны в маленькой березовой рощице, где мы с тобой вместо охоты частенько занимались блаженным ничегонеделанием.
В ту ночь мы не сказали друг другу ни слова. Да нам и не нужны были слова. Я, опустившись на колени, сначала гладил, а после стал целовать вспухшие болезненные рубцы, рассекающие твою покрытую знакомой татуировкой спину, округлые крепкие ягодицы, сильные бёдра... Я и сам не помню, как оказался без кольчуги и сапог, с глухим звоном упавших рядом с твоими. А в следующий момент я уже прогибался под тобой, вцепившись пальцами в густую траву и безуспешно стараясь сдержать протяжные полустоны-полувсхлипы. Сладкая боль пронзала тело, и я, повинуясь твоим рукам, всё выше задирал свой зад...
С тех пор почти каждую ночь ты брал меня прямо на траве. Мне нравилось, что ты имел меня грубо, необузданно, с силой проталкиваясь внутрь и кусая до крови мои плечи и шею. И я с гордостью носил на себе следы твоих укусов, эти знаки любви, не пытаясь скрыть их под одеждой. О, Боги, как же я любил тебя, леталлин, как готов был бежать по одному твоему зову куда угодно, чтобы снова и снова ощущать пьянящую близость сильного тела, чувствовать, как горячее семя течет по моим ногам...
В этом сладком безумии месяцы пролетали, как дни, а дни – как часы. Казалось, мы не могли прожить друг без друга ни минуты. Я изучил каждую пядь твоего тела, такого желанного и доступного. Но ничто не бывает вечным, ни любовь, ни смерть...
Проклятое зеркало! Лучше бы я сразу разбил его на тысячу кусков, как это сделал Дункан после того, как тебя не стало. Ты сможешь когда-нибудь простить меня, леталлин? За то, что я не удержал тебя там, в этих забытых Богами руинах, да не останется от них камня на камне? За то, что я не нашёл тебя, когда Хранительница послала нас с Меррил на твои поиски? За то, что я только что убил тебя, хоть всё моё существо кричало “ нет”? За то, что у меня теперь новый любовник?
Он – Серый Страж, как и я. Вы с ним совсем не похожи, леталлин. Он доверчив и стыдлив, его любовь нежна и спокойна. Каждый вечер я отдаюсь ему, дрожа от нетерпения и теряя разум от страсти. Он входит в меня бережно и осторожно. Его ласки не причиняют боли. И я жду этой минуты целый день, жду, когда на меня навалится его тяжелое тело. Жду, чтобы снова кричать от удовольствия, бесстыдно обхватив ногами его шею.
Он и сейчас стоит неподалёку, не сводя с меня тревожных глаз. И тоже до утра не ляжет спать, мы ведь никогда не ложимся спать друг без друга.
Я похороню тебя на рассвете. Сам, своими руками. А пока у нас ещё есть несколько часов. Мы проведём их вместе, как раньше. А потом я уйду и никогда сюда не вернусь.
Видят Боги – я бы остался здесь, с тобой, но меня ждёт дорога к недолгой славе и битва с Архидемоном, в которой моя победа будет равнозначна смерти. Я знаю, что победив его – я убиваю себя. Хотя разве можно убить мертвеца? Я уже умер сегодня.
Вместе с тобой, леталлин.