"Дурные сны"

Персонажи: фем!Махариэль/Алистер, Логейн
Жанр: ангст. Или флафф. Как посмотреть.
Аннотация: Как известно, для тех, кто не хочет переносить сейвы из первой части во вторую, создатели заготовили несколько стандартных вариантов. Вот один из них: «Молодая циничная долийка пожертвовала собой для уничтожения архидемона. Она оставила королевство на Алистера и Анору». Но как всё было на самом деле? И как могло быть?

* Про маленькую аллюзию. Наши земные легенды называют «королем былого и грядущего» Артура, под королевой тут подразумевается Гвиневра, его супруга.

******************************************************************************

ДУРНЫЕ СНЫ


Голова Тамлена лежит у нее на коленях. Легкие пряди его волос тусклым серебром струятся по пальцам Махариэль. Надвигается ночь. Завтра поутру снова начнется охота; завтра они встретят бродяг-шемов, всадят в незнакомцев стрелы и коснутся заколдованного зеркала в эльфийских руинах; но от завтрашнего дня их обоих, его — обреченного и ее — предназначенную, отделяет целая пропасть неостановимо летящих мгновений: звучит долийская песня, которую Махариэль напевает себе под нос, благоухает похлебка в котелке над костром, барабанит по листьям осторожный дождь, вестник многих тревог и многих печалей.

— Леталлин, который час?

— Спи, — шепчет она, обрывая песню. — Спи, Тамлен. До утра далеко.

Пройдут месяцы, и она перережет ему горло. Его кровь станет другого цвета; ее голос никогда уже не будет таким ярким и звонким, как прежде.

Но пока заколдованное зеркало спит в эльфийских руинах. Спит и Тамлен. Проходит время, и безмятежный сон смыкает веки уставшей Махариэль. Так они с Тамленом и спят под раскидистыми лапами огромной ели: обнявшись, как брат и сестра, в последний раз.

***

Дверь в комнату Стража была приоткрыта. Логейн видел, как Махариэль стоит на коленях у камина в одной ночной рубашке и собирает в косы льняные волосы, тяжелой волной окутавшие ее по-эльфийски тонкие, угловатые плечи. Медленно двигались пальцы, вплетая в пряди разноцветные нити. Рядом лежал до блеска отполированный меч.

Сегодня Логейн снова слышал, как долийка кричала во сне.

За время недолгого пребывания в лагере тейрн привык прислушиваться к беспокойному дыханию своей спутницы. В первую ночь после Посвящения он долго, почти до самого рассвета, лежал без сна — вспоминая, сожалея, размышляя... Надеясь. Вот тогда, ближе к утру, до него и донесся в первый раз сдавленный отголосок ее рыданий. Серый Страж плакала, как ребенок, и ни шкуры наспех поставленной палатки, ни напев осеннего ветра, ни стоны деревьев не могли заглушить ее плача.

«Неужели она так убивается по этому сопляку? — подумал он тогда. — Или так боится смерти?»

Лишь потом, когда пришел первый из череды кошмарных снов, Логейн понял.

Кошмары затягивали, как болотные топи, увлекая в черную глубину неясных видений. Глухой рев сотрясал опустевшую, выжженную тьму. Свистели, вспарывая воздух, драконьи крылья. Он видел Ферелден, уничтоженный Мором, видел свою мертвую, изувеченную дочь, видел тень жены, восставшей из могилы. Бледные призраки некогда любимых скользили впереди и гасли — он пытался дотянуться до них, но не мог коснуться бесплотных тающих рук. Всё, что было ему дорого, в страшных мучениях умирало, поглощенное волной приближающейся темноты. Ужас неизбежного конца, понимание истинной природы смерти, ощущение полной беспомощности перед лицом Мора отныне стали неизменной частью его сновидений. Здесь, в мире Тени, истощалась надежда, меркла любовь, угасала вера. Оставалась лишь смерть — равнодушная и безжалостная, как прежде.

В первую ночь он понял, почему Махариэль плачет.

Во вторую ночь он понял, что раньше, должно быть, она спала не одна.

«Раньше она делила ложе с человеком, который теперь готовится стать королем Ферелдена, — подумал он. — Мужем моей дочери». Она просыпалась и видела рядом плечо, в которое могла уткнуться. Чувствовала губы, которые целовали ее. Плакала, не стесняясь своих слез, потому что знала: на свете есть храбрый рыцарь, который защитит ее — от архидемона, от Мора, от смерти.

Но жернова судьбы оказались сильнее меча и щита.

Ни один человек не может уберечь другого от его предназначения.

Долийка сделала свой выбор. Логейн не жалел ее. Не потому, что была эльфом; не потому, что он свыкся со своей ненавистью к Стражам. Он знал: Махариэль слишком горда, чтобы терпеть снисхождение. Не жалел и Алистера — когда-нибудь тот расплатится за свою слепоту, до дна испив чашу раскаяния и вины, но если ему хватит мудрости вовремя оглянуться назад и увидеть, как много он потерял, останется крошечный шанс исправить ошибку. Перечеркнуть прошлое.

Немного мудрости и немного милосердия — вот, пожалуй, и всё, что нужно.

Еще неделю назад Логейн рассудил бы иначе.

...Сегодня была третья ночь, которую долийка проводила в одиночестве. Теперь оно всегда подстерегало ее после захода солнца.

Логейну показалось, что впалые щеки ее блестят от слез. Скрипнули петли, звякнул тяжелый металл... Он толкнул дверь и перешагнул порог комнаты. Махариэль поднялась ему навстречу, и тейрн понял: игра света обманула его. Лицо долийки было совершенно сухим.

Она выпрямилась, приветственно кивая. Отблески красного пламени высветили ее худощавую фигурку под прозрачной тканью рубахи. Логейн отвел глаза. Спутавшиеся после недолгого и беспокойного сна волосы, спускаясь на грудь, лишь едва прикрывали кажущуюся наготу.

Босая, она стояла на каменном полу. В ней не было ни королевской стати, ни даже эльфийской грации, — просто босоногая девчонка, по иронии судьбы ставшая Серым Стражем. Серо-синие глаза смотрели насмешливо и спокойно.

— Тоже не спится, шем?

— Ты могла бы называть меня по имени, Страж.

— Что теперь значат имена? — Она пожала плечами. — Становясь Стражами, мы теряем всё. Плохо это или нет, я не знаю. Один мой друг сказал: ничто так не сплачивает людей, как Мор! Вот и я перед лицом Мора растеряла всю свою ненависть к тебе, шемлен.

— Что не менее удивительно, чем твое неожиданное милосердие. Я не вижу причин ни для того, ни для другого.

— Знаешь, что означают кошмары, которые мы видим по ночам? Они отсчитывают отведенное Стражам время, только и всего. Пройдет двадцать, может быть, тридцать лет, и сны уведут тебя искать смерть на Глубинных тропах. Если судьба окажется милостива к нам обоим, там, на Тропах, ты встретишь меня. И точно так же, как сейчас, я скажу тебе: «Привет, шем!» Ты был героем, был предателем, крестьянином, тейрном, Создатель знает, кем еще... Я была дочерью долийского клана, сказительницей и охотницей. Теперь оба мы Серые Стражи, у которых нет будущего — есть только предназначение. Было бы честно забыть и о прошлом.

— В тебе больше доброты, чем ты хочешь показывать, Махариэль. И гораздо больше мудрости, чем можно ожидать от кого-либо в твоем возрасте.

Она рассмеялась.

— Морриган приходила к тебе. Я слышал, как ты кричала. Чего хотела болотная ведьма?

Махариэль рассказала, по-прежнему смеясь. Но по мере рассказа васильковый цвет ее глаз всё темнел, будто за омутом зрачков поднималась буря не то сомнений, не то ярости, не то страха; и наконец, со злостью сжимая кулаки, она подвела черту — холодно и дерзко, как отрезала:

— Я не делаю таких одолжений. Особенно тем, кого считала друзьями.

— Но шанс, что мы оба, я и Риордан, будем живы к тому моменту, когда дойдет до схватки с архидемоном, невелик. Ты могла бы обезопасить себя.

— Я уже сделала всё, что могла, — усмехнулась долийка. — Я обезопасила моего короля. Он не умрет. Не умрет Риордан. Не умрешь и ты, Логейн... И прекрасный король Ферелдена возненавидит всех нас сильнее прежнего.

— Он никогда не будет ненавидеть тебя, Махариэль, — неожиданно произнес Логейн, глядя в васильковую темень ее глаз. Произнес и вздрогнул от собственных слов. — Я давно отлюбил свое, но помню еще, что такое любовь. Разъясни мне одно, Страж: почему ты пошла против его воли? Почему сохранила мне жизнь, зная, что рискуешь потерять самого дорогого тебе человека?

— Дело не в тебе, шем. Мне все равно, умрешь ты или будешь жить. Но не мое это дело — решать, кто достоин казни, а кто милосердия.

— Тогда почему?

И Махариэль откровенно ответила, не отводя взгляда:

— Мы стояли в зале Собрания земель, и я смотрела на вас всех: на тебя, Анору, Алистера. Впервые он был готов принять ответственность за собственные решения: то, к чему так долго шли мы оба... Мой добрый принц впервые мог и хотел стать королем. Справедливым и сильным, таким, какой и нужен Ферелдену. Но в моих жилах не течет благородная дворянская кровь, тейрн. Люди считают, что эльфийка должна быть кухаркой, девочкой на побегушках, прачкой... А королю нужна королева.

— Он не оставил бы тебя.

— И кем бы я стала? Дворцовой шлюхой? Королевской фавориткой, вынужденной делить любимого с другой женщиной? Нет, тейрн. У меня осталась гордость. Хотела бы я вместо нее хоть немножечко веры в то, что любовь способна преодолеть любые преграды... Но что есть, то есть. Одна лишь гордость.

— Если бы ты не согласилась на ритуал Морриган, одному из вас, возможно, суждено было бы погибнуть завтра, — заметил Логейн. — Мое тело к тому моменту клевали бы стервятники... А Алистер не позволил бы тебе нанести последний удар.

— Ну вот я и обманула его смерть, — усмехнулась долийка. — Обвела вокруг пальца, сама о том не зная. Теперь у него есть корона и прекрасная невеста, у меня — шанс уничтожить Мор, а у тебя — возможность искупить свою вину. Кто мог желать лучшего?

— Никто, верно. Но ты плачешь ночами, Махариэль.

— Это всё дурные сны, тейрн. Просто дурные сны.

Она зябко повела плечами и, шлепая босыми ногами по ледяному полу, прошла к столу. Его поверхность застилали старые карты, испещренные чернильной вязью — красными и черными пятнами, расползшимися, как подтеки крови. На краю лежала засохшая багровая роза. Махариэль провела кончиком пальца по стебельку, касаясь шипов, повернулась к Логейну и, широко улыбнувшись, сказала:

— Может быть, это вообще последняя ночь, когда мы с тобой видим сны. Хоть дурные, хоть нет. До утра недалеко, тейрн... Надо уметь радоваться малому — так учила меня Маретари. Долгий путь мне пришлось пройти, чтобы понять ее слова.

Высоко над замком сияла, заключенная в клетку оконного проема, лучистая звезда.

Логейн вспомнил: в его жизни было немало таких ночей — холодных, бессонных, пустых. Десятки раз он думал, что назавтра проиграет бой; десятки раз он втайне надеялся, что рассвет, предвещавший смерть, никогда не наступит. Но вставало солнце над землями Ферелдена, рука сжимала эфес... И хотя меч и щит не могли защитить от неумолимой судьбы, он продолжал бороться — за жизни и свободу тех, кого любил.

Да, путь был долгим.

«Теперь оба мы Серые Стражи, у которых нет будущего — есть только предназначение. Было бы честно забыть и о прошлом», — вспомнил он недавние слова Махариэль. Но за что сражаться, если все мечты, все воспоминания, чувства преданы забвению? Анора жива, жив и сын Мэрика. С достоинством и благородством — отныне и впредь — они вместе будут править Ферелденом. Кому теперь — возможно, в последний раз — послужат и меч, и щит?

Логейн снова посмотрел на Стража. Та стояла у окна на пронизывающем ветру. Руки ее покрылись мурашками, тщательно заплетенная коса пушилась от хлестких порывов грозы. Страж улыбалась.

Да, в ней не было ни королевской стати, ни эльфийской грации, ни воинской доблести.

Всё верно.

Глядя на острый ее профиль, Логейн вспомнил: когда он пришел в себя после Посвящения, Махариэль стояла в дверях и препиралась с прислугой. Из их разговора он понял — Страж провела у его постели всю ночь: ровно столько, сколько он пролежал без сознания. «Немного доброты никому еще не помешало», — рассержено буркнула она в ответ на упрек седой служанки. Ему померещилось даже, что сквозь сон он слышал тихий долийский напев, убаюкивающий его. Может, кровь порождений тьмы навеяла ему этот странный мираж, а может, кипящая внутри скверна, и все же...

В маленькой долийке было нечто большее. Нечто сильнее, светлее и чище, нежели стать, грация, доблесть. Нечто, заслуживающее жертвы.

Милосердие.

***

— Я хочу провести ночь с тобой. Здесь, в лагере. Сегодня, — выпаливает Алистер. — Я ждал подходящего места, подходящего времени... Но есть только здесь и сейчас. Если бы всё и всегда было «подходящим», мы бы вообще не встретились.

— Тебе что-нибудь говорит понятие «золотой середины», Алистер? То из тебя клещами слова не вытянешь, то ты приходишь с такими недвусмысленными предложениями. И что прикажешь с тобой делать?

Получасом позже она смеется ему в плечо, вздрагивая всем телом. Он едва слышно выдыхает ее имя, целуя птичьи кости ключиц. В короткий предрассветный миг любовь стирает различия: есть только два тела, слитые в одно, два желания, ставшие единым целым, две боли, воплотившиеся в безграничное, ранимое, не верящее в неизбежный конец счастье.

Любовь преодолевает любые преграды.

Тлеет под ночным дождем недолговечное пламя костра. Бой впереди; впереди и разлука — что-то, что, кажется, никогда не настанет.

— Ну и как Ваше Высочество насчет еще одного... м-м-м... боя? — настигает его сладкий шепот.

Взаимная любовь больше, чем неопытность, разногласия, отчаяние, страх, гордость.

— Мое Высочество? О, да ты не размениваешься на мелочи.

Любовь больше, чем смерть и закон.

Он склоняется к распластанному на холодном камне телу. Жилка на бледной шее не бьется. Махариэль не дышит. Ее тонкий меч черен от драконьей крови, ее кожа бела. В конце истории поставлена точка; спета последняя песнь.

Это — конец всего.

Падает синяя лента с неподвижной копны волос, и чистый лен вьется по нежным плечам синеглазой Махариэль.

— Я тебя не оставлю. Я тебя никогда не оставлю, — сквозь сон слышит она.

Любовь не знает препятствий.

— На сей раз Твое Величество так просто не дастся, — произносит Алистер, припадая к напрягшейся шее. Махариэль приподнимается, упираясь руками в его грудную клетку, и целует мужчину в губы с незнакомой ни ему, ни ей доселе нежностью: царицы к своему пажу. Он высвобождается из крепкого плена объятий и целует ее в ответ: с безграничной любовью короля к извечной своей королеве — былого и грядущего.

В любви нет ни побед, ни поражений.

Ночная тьма обнимает нежные плечи Махариэль — белые плечи долийки, угловатые, острые. Теплые слезы солью ласкают багровые полосы шрамов. Алистер чувствует отголоски зарубцевавшихся царапин, растревоженных мягкими движениями бедер, подающихся ему навстречу.

Нет выигравших и проигравших.

Настоящая любовь сильнее разлуки, сомнений, долга, недомолвок, правил приличия...

Настоящая любовь сильнее Предназначения.

Сквозь сон слышал он тихий долийский напев, зовущий вдаль. Песню печали и скорби, песню надежды и обновления, песню разлуки и грядущей встречи. Она звучала в синеве снежной ферелденской ночи, то затихая, то разгораясь снова. Тихий голос вел его вперед, к свету, к пламени горящих костров. Он протянул руку, чтобы коснуться этого неведомого маяка, коснуться руки своей призрачно-бледной Махариэль... И вдруг, не дотянувшись, рухнул в предрассветный мрак королевской спальни, в безголосую тишину раннего утра.

Алистер сел на постели. Проснулась и женщина, спавшая рядом с ним. Шевельнулась. Тонкое шерстяное одеяло скользнуло с ее плеч, обнажая грудь с острыми от холода сосками. Прохладная рука коснулась сжатых в кулак пальцев.

— Всё хорошо, Алистер... Всё хорошо. Это всего лишь дурные сны, мой король.

В сером небе Денерима занимался рассвет.