"С самого дна" тяжелый

Жанр: drama, Hurt/comfort
Аннотация: Путь из эльфинажа наверх не может быть простым, потому что "если ты ходишь по грязной дороге, ты не сможешь не выпачкать ног". Это относительно длинная зарисовка о предыстории предыстории, то есть о той части жизни Табрис, которая предшествовала свадьбе. И о последующем пути к принятию Серых Стражей. И она значительно лучше аннотации, правда
Предупреждения: довольно тяжелая и темная зарисовка
Статус: закочен

- А как ты стала Серым Стражем?
…что ж, следовало бы ожидать, что он спросит. В конце концов, Алистер же рассказывал ей про Церковь, храмовников, замок в Редклифе. Как там говорят? Любишь кататься…?
Она не стала делать вид, что не услышала вопроса, занятая разжиганием костра. Костер – дело тонкое, требующее сноровки, терпения и концентрации, особенно в такой вот промозглой низине вблизи от озера, особенно с отсыревшим хворостом и клочком исписанной бумаги на растопку… Хватит трусить, Тей, он имеет право спросить, разве нет?
Другое дело, какой ответ он получит.
- Абсолютно случайно. Поверь мне, когда я впервые увидела Дункана, я и не думала о Стражах, хоть Серых, хоть Зеленых…

И это – чистая правда. Теора Табрис думала в тот момент только о том, что у неё болит голова от всех этих шпилек и лент в волосах, что лиф слишком туго зашнурован (Шиани расстаралась, чтоб её), а Воган больной на голову избалованный придурок. Эльфийка хотела только отделаться от ещё одного незваного гостя подипломатичней, выйти замуж, навсегда перечеркивая – всё, включая и саму себя. И надеяться, что завтра будет новый день и новая жизнь. Как в книжках пишут, ага…

Теора никогда не отличалась брезгливостью. В конце концов, в голодные годы они с Шиани ловили и жарили крыс. Да и о какой брезгливости может идти речь, когда тебе шестнадцать, твой отец лежит дома с жаром и надрывным, вязким кашлем, а ты не можешь даже купить ему пучок сушеной солодки, чтобы приготовить отвар? Цены на травы были заоблачно высоки – зима, да и лето было засушливое, неурожайное. Кто будет брезглив, когда приятно улыбающаяся женщина предложит кучу денег за плевую работу? Та женщина – имя Теора узнала позже – подошла к ней в самом конце рабочего дня, когда большинство посетителей «Покусанного дворянина» уже разбрелись (или расползлись, тут уж кто сколько пил), хозяин подсчитывал дневную выручку, а двое мужчин, сидящие в разных концах зала, выглядели так, словно уже пора нести салат. Для триумфального падения в оный. Тей несла поднос с грязной посудой на кухню.

Вообще, сама работа в «Покусанном дворянине» была неслыханной удачей. Теоре сказочно повезло, когда трактирщик согласился взять рыжеволосую эльфийку на работу: ей помог Проныра, которому она несколько раз сбывала товар. Вероятно, он намекнул хозяину, с которым его связывали общие дела, что все выиграют: девушка сметлива и у неё на диво быстрые пальчики. И с тех пор Теора работала служайнкой в «Покусанном дворянине» - заодно оказывала через трактирщика услуги «заинтересованным». Ну и Проныре, конечно.

Хорошо одетая, пахнущая орлесианскими духами, женщина заплатила половину вперед – за «оперативность исполнения». Что такое «оперативность» эльфийка не знала, но общий смысл уловила инстинктивно. А ещё узнала запах духов – она уже нюхала их однажды, когда относила запечатанный трактирщиком конверт в палатку с притираниями – маленький флакончик таких стоил больше, чем сама эльфийка стоила бы на рынке рабов. У женщины был хороший вкус и, что ещё важнее, она явно была богата.
Дело было предельно простым – подойти к лысеющему полному мужчине за третьим слева от входа столиком, повертеть попой, намекнуть, что не против, и добавить любителю бесплатного сыра ровно три капли во-о-от из этого флакончика в любое питье. Сам «бесплатный сыр» входил в оплату, и, разумеется, Тей согласилась. Кто бы не согласился? Такого рода «приработки» были главным плюсом работы в «Дворянине». Ну ограбят этого мужика, пока он будет спать, ну подставят под ограбление кого-то, кто не сговорился с трактирщиком и Пронырой насчет «налога с доходов» - ей-то что? А что до согревания постели посетителям, так она все равно промышляла этим, когда «заинтересованные» не нуждались в её услугах, и за труды, как правило, перепадала пара монет.

Все оказалось гораздо хуже. Мужик оказался королевским гонцом, в бутылочке был яд с замедленным действием, а документы с трупа свели без ведома Проныры, который, как правило, стоял за всеми крупными делами вроде этого. На кой хрен наводчику и скупщику какие-то бумажки, которые все равно кому попало не сбудешь, Тей не понимала. Ну свели и свели, чего беситься-то? Она вообще сначала только пожала плечами и порадовалась, что не решилась спереть у плешивого колечко, а то засветилась бы сейчас с мокрой* цацкой, Коутри бы ещё больше разозлился. А потом псы** начали трясти Денерим, да так, что только перья полетели. И до Теоры дошло – если трактирщика тряхнут, он может её сдать, свалить на неё все произошедшее. И вот тогда стало страшновато. Однако он, видимо, знал, кому платить за отсутствие вопросов. Псы, когда докопались, что гонец коротал вечер перед смертью в обществе остроухой потаскушки, не шибко удивились. Один все-таки зашел допросить эльфийку, но та, сделав предельно глупые глаза, заявила, что ничего плохого не делала, мужик заплатил аж полсеребрушки, видать, очень доволен был – глядите, у меня ещё полно монет осталось. Монеты забрали на дознание, к Теоре больше не приходили. Но липкий комочек страха не пропадал.

Во вторую их встречу – все в том же «Дворянине» - женщина назвалась - Аврин - и похвалила Тей за аккуратную работу. Сказала, что только начинает заниматься делами здесь, в Ферелдене, и ей нужны аккуратные и исполнительные люди. Такие, как она, Теора. Сейчас все чуть-чуть успокоится, псы залягут обратно, и Аврин свяжется с ней. А пока на, держи серебрушку, ты честно отработала.

Это называется «долгосрочное вложение». Гномы-торговцы придумали. Владываешь сто монет, а через какое-то время получаешь тысячу. Платишь сельскому дурачку, чтобы как следует поливал «странные сорняки» у себя на огороде, а потом, пока он хлопает ушами, собираешь с его огорода разросшиеся золотоносные сорняки.

Но все это – а точнее размах дерьма, в которое она с размаху вляпалась – Теора поняла позже. Отец на обильных харчах (проценты с дерьма) поправился, а потом начал обеспокоенно спрашивать, все ли в порядке у его дочери и что это за люди регулярно провожают её до ворот эльфинажа. Приятели, угу. Боятся, как бы не случилось чего.
Вопрос: «с кем?» - повис в воздухе.

Аврин жила раньше в Орлее, и умела работать чисто, изящно и аккуратно: по-орлесиански, в общем, - чего явно не хватало местным. Именно по этой причине она, подбирая себе «команду», заметила Теору: красивая, вполне оформившаяся для своего возраста эльфийка, судя по рекомендации трактирщика, вполне подходила для определенного круга заданий.

Женщина не доверяла никому и ничему, всегда придерживала всю информацию, кроме самой необходимой, и сразу заявила, что, дескать, подставишься – твои проблемы. Но Тей была понятлива и к правилам Аврин привыкла быстро. Не светись, будь незаметной, не привлекай внимания, когда «на деле». Не оставляй хвостов: продумай все заранее, не отступай от инструкций. Не допускай незапланированных мокряков. Никогда не пытайся узнать больше, чем тебе положено.

Аврин ценили в определенных кругах за жесткость, аккуратность и исполнительность и от своих людей она требовала того же. И Теора соответствовала.

Сирион же молчал-молчал, до тех пор, пока однажды заросший бородой (которую он, кстати, постоянно чесал) мужик не приперся среди ночи к ним домой - и как только прошел через ворота – и не потребовал, чтобы Теора немедленно пошла с ним. Мужик был из личной охраны Аврин, небритое безмозглое животное, не годное ни на что, кроме размахивания мечом. Теора тайно презирала его: в их внутренней иерархии она стояла несколькими ступеньками выше. Когда же эльфийка, уставшая, грязная, вернулась домой после трех дней отсутствия, отец с силой захлопнул дверь за её спиной и потребовал объяснений. Каких объяснений, папа? Благодаря мне мы уже два года ни в чем не нуждаемся, у нас есть все, чего ты ещё хочешь?

Сирион долго молчал, а потом, уходя, сказал: «Твоя мать презирала бы тебя».

Много ты понимаешь…

Время шло. Теоре было девятнадцать лет. Её работа так или иначе была сопряжена со смертью, но мертвецы наяву не доставляли хлопот: лежат себе и лежат (ну, или плывут, висят и так далее). Мертвецы же во сне или просто в холодной темноте спальни приходили и таращили на неё свои дурацкие мертвые глаза, и от этого становилось страшно. Иногда снилось, что они тянут к ней руки, а иногда - что это в её развороченной груди копошатся черви.
Но об этом удавалось забывать днем. Днем казалось, что она центр мира, очень важная персона, и было обидно, что мама действительно её бы презирала. После коротких приступов обиды просыпалась ярость, и Теора все реже появлялась дома, а потом и вовсе переселилась оттуда в трактир к Аврин.

…невыносимо, намертво врезался в память тот случай с дурацким-чтоб-его-все-тевинтерские-магистры-побрали ребенком. Теора была сама виновата – она засветилась. Если бы этот ребенок не бегал, где не надо, если бы он не начал кричать, рискуя привлечь внимание к ней, подбирающей отмычки к задней двери дома, если бы… Но глупо все это оправдывать и вдвойне глупо злиться на себя за попытку оправдания. Она поймала мальчишку, прежде чем тот успел убежать из подворотни, зажала ему рот – и посмотрела в огромные испуганные детсткие глаза. Он даже не вырывался. Мальчишка был внуком глухого и туповатого старика с Монетной, который подметал по утрам улицы в центре Денерима. Его никто бы не потрудился искать. Не было ни оружия, ни крови– только тихий хруст тонкой шеи под её пальцами и её собственные руки, на которые она потом долго-долго смотрела в тишине своей комнаты. Не думать, не вспоминать… Тело в мешке с какими-то тряпками утонуло в канале. Аврин не одобрила, но не слишком заинтересовалась. Она к тому времени была уже «широко известна в узких кругах», помимо всего прочего имела доход ещё и со своего трактира в Денериме, который она открыла пару лет назад, и на такие досадные мелочи ей было наплевать.

А Теоре все эти три года, с самого начала работы с Аврин, с завидной регулярностью снились чьи-то мертвые глаза, а теперь, вдобавок, невыносимо стало смотреть на собственные руки – потому что есть вещи, совершив которые нормальный человек не может просто «жить дальше». Смерть вооруженных людей в бою не приносила сильных эмоций, только мертвые глаза во сне, там все было просто: ты – или тебя. Она пару раз поджигала дома, но тогда надо было быстрее убраться подальше и не было слышно и видно, а абстрактных, не обличенных в лица, тела и глаза людей было не жаль. То же и с медленными ядами. Некоторым из убитых она желала смерти. Некоторых вообще не знала, даже имен.

Все пошло наперекосяк не после этого. Тогда Теора просто надралась как последний матрос и блевала в углу. И стала носить перчатки – руки в перчатках были почти чужими. Все пошло наперекосяк, когда Аврин предали.
Из её потайного ящика в письменном столе была украдена пачка документов, копия которых должна была отойти кому-то за очень крупную сумму. Это был кто-то из своих – только свои могли узнать про тайник, и к тому же вор точно знал, что красть.
Аврин, естественно, нашла того, кто это сделал – и преподала урок. Это был неприятный период в жизни тех, кто был связан с Аврин: женщина не зря славилась своей жесткой деловой хваткой. Тогда Теора впервые почувствовала эту хватку на своем, а не на чужом горле; впервые ощутила свою слабость и зависимость.

Было странно чувствовать себя медяком, разменной монетой, на которую купят связку метательных ножей. Исчезло пьянящее ощущение собственной силы, сознание своей власти. Наверное, Тей просто начала осознавать, что сама загнала свою жизнь в этот тупик. Она не может просто уйти – она завязана в это с руками и ногами, её жизнь так и будет чередой страха, грязи и мертвецов во сне.

А потом Аврин заказали Воронам. Нет, не членам клана, Вороны были посредниками и гарантами качества, грязную работу делали местные головорезы.
Информация об этом дошла и до Аврин, но женщина была твердо убеждена в своей непобедимости. У неё пятеро охранников и дюжина своих постоянных «работников», которые прикроют её шею в случае чего. Да-да…

Теора просто сбежала из города на несколько недель, когда Коутри по старой дружбе посоветовал «свалить, пока не шандарахнуло». Когда она вернулась, Аврин и её охранники были уже мертвы, трактиром владел её «первый помощник», а все остальные, как и она, разбежались.
Теора забрала вещи, выгребла подчистую все свои тайники и пару недель жила в маленькой комнате на постоялом дворе в денеримских трущобах, пытаясь понять, что же теперь делать.

Я была права! Да, ты была права. У меня не было другого выхода, если бы не я, отец бы умер тогда. Но это только жалкие оправдания. Были деньги – большие по меркам эльфинажа – была собственная значимость: смотрите, я не просто остроухая крыса; было красивое белье и Аврин с её шикарным запахом; был красивый мужчина, который любил ножи и целовал Теоре уши.
Это не был миг, не был монолог, просто запутанный, грязный клубок в её голове, который она никак не могла засунуть поглубже и жить, как раньше.

И, в конце концов, Теора сдалась.

Она не появлялась у отца уже очень давно, и было невыносимо страшно все-таки прийти в этот дом, который она помнила с детства. Она сказала Сириону, который даже не посмотрел в её сторону, что вернется в «Дворянина», если хозяин возьмет её обратно, и спросила, может ли она пока пожить здесь. Тот только пожал плечами, а Тей шептала себе, что все наладится.

Не наладилось. Отец избегал смотреть ей в глаза, а она боялась завести трудный разговор, другие служанки теперь сторонились её, а хозяин даже не разрешал ей появляться в зале (ты примелькалась, подруга, работать работай, но к залу не подходи) – Тей весь день мыла посуду. Эльфинаж её тихо ненавидел, даже отец, казалось, презирал её, и только Шиани, родная, милая Шиани, защищала её от всех нападок. Руки, зато, покрылись шершавыми корками между пальцев и там, где суставы, и стали самыми обычными руками.

…Я ведь была права, да? Да, ты была права… Создатель, почему я не могу даже сказать себе в лицо, что я мелочная, трусливая дрянь, а все время пытаюсь оправдаться?...

Денег было мало, старые запасы потихоньку подходили к концу, и это не радовало.

Казалось бы – всё, выкини прошлое из головы, видишь, ты теперь посудомойка, у тебя дома нет никакого оружия крупнее кухонного ножа, ты же должна быть счастлива, должна начать новую жизнь. Но быть абсолютно никем оказалось до жути противно – тем более, снова быть никем. Только на сей раз даже в собственном доме.
Постепенно пришло осознание того, что она всегда была никем, всю свою жизнь, просто был период, когда она была «никем» с самомнением и кинжалом.

Однажды Тей, не выдержав, села на корточки рядом с отцом и, обняв его колени, стала нести какой-то полубессвязный, жалобный бред, но Сирион даже не обнял её тогда: жалкие развалины, которые когда-то были его дочерью.
- Ты даже не можешь меня простить? – кричала она, захлебываясь в чувстве, имени которому не знала. – Неужели мы не можем просто начать все сначала – тебя, меня, дом, почему?..
- Ты не можешь просто выкинуть прошлое и притвориться, что его не было, - сказал ей тогда отец. – Я…
Но она оборвала его, потому что груз всех её нерешенных внутренних проблем давил на плечи, а она даже не могла даже выплакать его.
- У меня больше ничего нет, папа, ты понимаешь? У меня ничего больше не осталось…
…он понимал.

Потом, через какое-то время, он сказал ей, что, несмотря на её кошмарную репутацию, сумел-таки отыскать ей жениха, правда, аж из Хайевера. И уже заплатил выкуп, чтобы молодая семья жила в их доме. И первый раз за долгие годы обнял свою дочь.

Говорят, единственная на свете настоящая любовь это любовь родителя к ребенку, потому что она всепрощающа и безусловна.

Тогда, в день своей свадьбы, Теора, нарядная, бледная, все-таки плакала, хотя казалось, что разучилась. И нашла в себе силы улыбаться жениху, хотя хоть убей, не могла вспомнить его имя. Может быть, она сумеет уцепиться за эту новую, неначатую ещё жизнь и никогда больше не оглядываться. И пусть это трусливо и позорно, но она будет прятаться – от себя, от всего, и никогда, никогда-никода-никогда не будет больше копаться в себе и распутывать дурацкие клубки в своей голове.

Пожалуйста, пусть я хотя бы на этот раз буду права…

Но - сначала Воган, который её, хвала Создателю, не узнал, а потом незнакомый чернобородый мужчина-Страж, который – несомненно благодаря Валендриану – был в курсе её биографии и смотрел на бледную, нарядную и отчаянную девушку с жалостью. Ну и пусть. Ну-и-пусть-ну-и-пусть-ну-и-пусть… Скорей бы кончился этот день.

…а Вогана и всех его солдат она убивала с какой-то горячей, слепой, не связанной даже с Шиани и женихом (Неларос, надо бы все-таки запомнить) яростью. Она выплескивала все свои эмоции с каждым взмахом меча, кровь бешено стучала в висках, рукоять скользила в мокрых ладонях – но тело само вспомнило, что дышать надо четко и размеренно, что меч это не коса, чтобы замахиваться им со всей дури, что кольчуга хоть и защитит от скользящего лезвия, но не спасет от прямого удара.

У Серых Стражей был странный, непонятный долг, Тей ведь даже не задумывалась никогда о порождениях тьмы и всяких там грифонах, это все детские сказочки-пугалки. У Серых Стражей была на редкость дурацкая мораль: бдительность, жертвенность, Создатель, бред-то какой. Единственным, что заставило её выбрать Серых Стражей, а не тюрьму, были глаза её отца, который – наконец-то! – смотрел прямо на неё. А потом выражение его лица, когда он собирал ей какую-нибудь дорожную еду с собой. И Шиани, которая просто сидела, уткнувшись лбом Тей в плечо, и плакала. Как-то странно все это было: все, с момента появления стражников, до ворот Денерима, прошло как в тумане; и Тей казалось, что она может видеть себя со стороны, когда они забирали из конюшни дункановых лошадей – одну его собственную, вторую запасную, которая досталась Тей. Когда они, наконец, выехали из города, ей стало отчего-то очень смешно: ну в самом деле, издевательство, а не день, такое и выдумать-то никто в здравом уме не способен. Но собственное хихиканье загоняло ещё дальше в дебри неудержимой истерики.

Наверное, она была очень жалкой в этот момент, не внушающей жалость, а именно уничижительно, с презрением жалкой: истеричка со свадебными лентами в волосах, не смывшая даже пятна крови; частью воровка, частью потаскушка, убийца, которая нахваталась от Аврин умных слов и даже умеет их вставлять, когда надо, но вряд ли прочитала больше пары книг за всю свою жизнь. Развалина, причем даже не гордого замка, а какого-нибудь забытого Создателем притона, который и раньше-то не блистал красотой, а теперь только что снести ко всем демонам и лесок, что ли, высадить.
Упиваться одновременно жалостью и отвращением к себе было захватывающе.

«Теперь ты рекрут Серых Стражей и должна вести….»
Не должна. Ни хрена я не должна. У меня была эта свадьба, какие-то бессмысленные надежды, была какая-то сила, а теперь все – мне кажется, от меня уже ничего не осталось; этот проклятый день отнял у меня последние крохи – какой-либо жизни. Зачем тебе такой Серый Страж, Дункан?

А потом все как-то исчезло, отошло на второй план. Самое отрезвляющее чувство на свете – страх за свою шкуру, а уж этого у Теоры было достаточно с самого прибытия в Остагар. А ещё был Алистер, который показался ей сначала сущим мальчишкой – а сама-то, сама-то, трусливый ребенок – но с которым было как-то… спокойно стоять плечом к плечу. Ну, или макушка к плечу, без разницы.

«Иногда, чтобы начать жить, надо сначала умереть». Вот глупость, правда? А ведь многие верят, а ещё глаза закатывают глубокомысленно – мол, не тебе, остроухая дура, решать, что глупость, а что нет. Вот только иногда – редко-редко - докопаться до фундамента, с которого можно начать строить свою жизнь заново, можно только разрушив все. Можно подумать, сразу нельзя было нормально строить…

Наверное, будь все по-другому: вся её дурацкая жизнь, двадцать лет всего-то, а соплей и кошмаров как раз на оставшиеся Стражу тридцать – она была бы сильнее. Она не чувствовала бы такой паники, такого полного опустошения, не ощущала бы себя настолько непригодной, никчемной после того поражения при Остагаре. Но их было всего двое: она и Алистер - всего двое против орды порождений тьмы и дракона с Логейном в придачу, и неизвестно ещё, кто из них хуже. Впору представление делать для бродячих комедиантов… нет, это не истерика, просто смешно звучит, на самом деле. Но Алистер был не меньше, чем она сама, растерян и испуган, а вдобавок ещё и горевал по собратьям-стражам. Если бы не он, Тей бросила бы все к демонам и ушла. Но отражение собственной паники в чужих глазах странным образом придавало сил.

У Серых Стражей был странный долг, странная мораль, но её пришлось принять как данность, попытаться прикрепить к своей шкуре – и со временем оказалось, что она почти впору. Чужая, стражеская (тьфу, слово-то какое выдумала) жизнь просачивалась сквозь кожу внутрь – и к тому же вместо мертвецов во сне стал приходить архидемон. Хоть какое-то разнообразие.

А в Редклифе она – бессмысленно, бесполезно, но вместе с тем невероятно важно – спасла Коннора. Это был кошмарный риск – опечатать дверь в комнату мальчика рунами, запереть одержимого, как в коконе – и, оставив Йована, Морриган и Стэна на случай неприятностей, отправится в Круг за помощью. Круг, кстати, мог разве что одолжить ещё парочку одержимых до кучи, но они справились, и Винн, вернувшись из Тени, сообщила, что демон уничтожен.
И ведь в этом не было ни малейшего смысла, мертвых не воскресить, это совсем другой ребенок, но почему-то это имело для Теоры невероятное значение.

Алистер, обнимавший тогда её, ревущую взахлеб, так и не понял, в чем дело-то.

«Ты не можешь просто выкинуть прошлое и притвориться, что его не было». Нет, но мне кажется, я смогу когда-нибудь просто принять, что оно у меня было. Это было не со мной, я – Серый Страж, говорю я себе сейчас, потому что я все то же слабое и трусливое создание, я не могу принять саму себя и мечусь, пытаясь кого-то в чем-то убедить и что-то исправить. Отрекаюсь от того, что сделало меня – мной, но когда-нибудь я смогу, мне хватит сил – просто принять его, позволить всему этому быть частью меня.

И поэтому на вопрос Алистера я несу какую-то чепуху про эльфинаж и свадьбу Сориса, и Дункана – ни слова про свою свадьбу – и:
- Слушай, а что это ты пытаешься сделать со своим носком?

А потом, естественно, я забираю из его рук носок и иголку с ниткой и помогаю зашить эти проклятущие носки – а он смотрит, как я шью, и мелет какую-то чушь, он вообще может делать это постоянно. Но это милая, привычная, успокаивающая чушь, и я улыбаюсь помимо воли – глупая, дурная девица – и думаю, что когда-нибудь, я, возможно, расскажу ему правду. И что дальше – полная неизвестность, и хаос, и Логейн, и ДРАКОН (да, я боюсь драконов, а кто нет-то?), но я – мы – справимся. А ещё я думаю про носки и глупые фразы про жизнь и смерть.

А руки – что руки, руки зашивают носок и они – всего лишь часть меня.


*снятой с трупа, здесь и далее вымышленный жаргон
**стражники

Будьте снисходительны к результату бессонницы)
Я, кстати, планирую сделать подобные зарисовки по всем предысториям, но «городской эльф» – моя любимая, и Теора Табрис мой самый первый персонаж Dragon age. Так что, возможно, я продолжу писать о ней.